Алла Боссарт – журналист, критик, прозаик, поэт. Автор романов «Кузнечик», «Google отражения», «Холера», нескольких книг повестей и рассказов, двух поэтических сборников, многочисленных публикаций в периодике. Переводилась на английский, немецкий, эстонский языки. Неоднократно номинировалась на «Русский букер» и другие литературные премии. Документальная повесть «Гипсовые крылья» выдвигалась на Государственную премию как лучшая журналистская книга года (2000). Работала в «Огоньке», «Столице», «Новой газете» и др. изданиях.
ПЕРВАЯ ЗАГРАНИЦА
Америка была моей первой заграницей – в июле-августе 90-го.
Сразу – Америка. Как я не лишилась рассудка, не знаю. Может быть потому, что начала с дома друзей в Северном Бронксе. Спасибо, не в Южном. Там у дома, прямо у подъезда, располагалась совершенно миргородская лужа – точно, как сейчас у нас в Фирсановке. Так что шок был как бы постепенным.
Считалось хорошим тоном – для людей моей двусмысленной профессии, прибыв в Нью-Йорк, без экивоков бегом бежать на «Свободу», давать там малоубедительное интервью, за что и получить свои сто баксов. С учетом того, что у меня с собой их было двести, а надо было как минимум есть, не говоря о подземке, никакой заработок лишним не был.
Служила я тогда в «Огоньке». Это было офигенно модно. Кто-то дал мне телефон знаменитого Петра Вайля, и я с московским нахрапом радостно (как все, что я делала потом в этом прекрасном городе) позвонила ему в начале одиннадцатого. Вечера. Пароль «Это Алла Боссарт из Огонька» казался мне всемогущим, как «по щучьему велению». Договорились о встрече.
– Вообще-то рабочий день начинается у нас в восемь утра, так что после десяти звонить не нужно, – в конце разговора Петя быстро сбил с меня спесь.
Короче, приехала я на «Свободу», вся из себя прекрасная. В черной майке и белых шортах (июль, NY, жара). 39 лет, но это в паспорте, примерно столько же килограммов, морда сияющая, на башке мокрая химия, ноги-руки, все на месте, бегала по три км в день. Завидная девица. Плюс «Огонек».
Тамошние мужики отнеслись ко мне лояльно. Вайль и Генис ярко шутили, со всеми познакомили, записали (что уж я там плела, история умалчивает, ум во мне, если быть до конца откровенной, с красотой не так чтобы соперничал)… И тут…
Боже мой. Как будто мало было, что я в Нью-Йорке, на радио «Свобода» чего-то вякаю, что великие Вайль и Генис разговаривают со мною, как с равной, и буквально приглашают пообедать… Нет. Мало этого. Открывается дверь, товарищи, и в комнату в сиянии своих прожекторов вплывает Сергей Довлатов. Сам. Собственной персоной. Чем-то позвякивая.
– А вот и Сережа!
Он протягивает мне ладонь, а в ней легко уместилась бы моя небольшая забубенная голова, которая в этот момент отказала мне окончательно.
– Довлатов… – произношу я шепотом, и у меня ну только что слюни вожжой не текут.
– Ну-ну, – Довлатов смущенно улыбается. – Это сравнительно обычное здесь явление. А что, господа, насчет аперитива?
– Не здесь, Сереж.
И замечательные эти три товарища, являющие собой довольно комичную композицию, поскольку Вайль широк и обладает кудрявой бородой, но достает Довлатову, пожалуй, до плеча, а арамисоподобный Генис со своей дьявольской бородкой, хоть и смотрит на Сергея немного свысока, но голову при этом задирает, как туристы рядом с Эмпайр-билдингом, – вот они, значит, садятся и начинают рыться в записных книжках в поисках приличного человека с машиной. Чтобы типа покатать меня по городу, покушать в симпатичном месте и не слишком такой программой этого человека отягощать. Потому что ни у кого из них машины, как ни странно, нет.
– Ну что, – вздыхает Довлатов, – если нет возражений, вызываю Фаину.
Фаина (на имени не настаиваю) – маникюрша, его «близкий по духу человек». Яркая блондинка в золоте. Довольно пышный субъект с ухоженными, как вы понимаете, ногтями.
– Алла, – строго говорит Сергей Довлатов. – Вам не покажется пошлым, если мы поедем на Брайтон-бич? Уверен, вы там не были.
В каком-то чудовищно белогвардейском кабаке поедали нечто борщеобразное, подгреб некто с предложением спеть, предложение было дружно отклонено, водки взяли мало, за Сережей следили в шесть глаз. Я не в счет. Он очевидно хмурился и слегка шугал своего товарища Фаину.
Потом шумно гуляли по нелепому Брайтону, что было совершенно неважно, и в моем сознании легко заменялось Пятой авеню, а хоть бы и Версалем.
Ближе к вечеру дисциплинированные служащие Вайль и Генис отправились к метро (впоследствии с Петей и его женой Элей мы подружились, с Александром как-то не случилось), Фаина поссорилась с Сергеем по вопросу его непрерывного обращения к маленьким, но многочисленным бутылочкам «Миллера» и тоже собралась домой.
– Очень вас прошу, Алла, – шепнула она мне на прощание, – не пейте с ним. Один он нажираться не станет.
Я ее подвела. То и дело мы присаживались где-нибудь на скамеечке и, спрятав бутылку или банку в крафтовый пакет, посасывали пивко. А кто бы на моем месте не… Сережа веселел. Я влюблялась. Разговор протекал бессмысленно, как и положено в формате такой прогулки. Уже совсем поздно Сергей проводил меня к дружкам, у кого я гостевала, те, увидев его, потеряли дар речи, ну и все.
Больше я его не видела.
В Москву я вернулась 22 августа. Почему я так хорошо запомнила?
Потому что через два дня мне сообщили, что Сережа умер.
24 августа 1990 года. Было ему 48 лет.
